Большой пожар - Страница 35

В настоящий пожар, когда было не до шуток, терпеть не мог посторонних. Помню, тушили поздней осенью жилой дом, жильцов пришлось эвакуировать, все мокрые, злые, замерзшие, и тут через оцепление просочился к штабу видный собой мужик, в дубленке и лисьей шапке. Я баллон в КИПе менял, все видел. Мужик важный, с большим чувством собственного достоинства, привык к унижению. «Кто здесь главный?» – спрашивает. Ему кивают на Савицкого, который в это время внушает начальнику тыла за бездействующий гидрант, сам не на полковника похож, а на ночного сторожа: в старом брезентовом плаще, битой каске, весь в копоти, грязный. Ну, мужик видит, с кем имеет дело, и этак покровительственно: «Вы, что ли, здесь командуете?» – «Ну, я. Чего надо?» – «Здесь во дворе мой гараж, прошу принять меры…» А Савицкий: «Кто здесь из милиции?» Подскочил майор: «Слушаю, товарищ полковник!» – «Возьмите этого товарища, посадите в машину и отвезите за пять километров. Выполнять!»

Но из всего этого нельзя делать вывод, что Дед идеализировал свое время. Хотя и ворчал, что «у нас вооружение было, как при Петре, а у вас и пеногенераторы, автолестницы…», но именно новое вооружение он освоил лучше других: и очень жалел, что оно появилось так поздно, кода он был «уже на излете». Да и к молодежи Дед относился с симпатией, хотя посмеивался над ромбиками Высшей школы, где нас, по его мнению, пять лет учили, как сдувать друг у друга конспекты и пускать пыль в глаза; и еще но мог нам простить того, что во внеслужебное время мы ходили в джинсах. «Виданное ли дело, – возмущался он, – за штаны платить столько, сколько за стиральную машину! За дерюгу, которой трешка – красная цена!»

Но что совершенно повергало Деда в прострацию, так это сегодняшняя модная мебель. Если джинсами он только возмущался, то к мебели из трухи относился с нескрываемым презрением и пришел в совершеннейший восторг, когда мода, совершив крутой виток, вновь неслыханно возвысила красное дерево: буфеты, кресла и столы, которые Дед когда-то покупал в комиссионных за бесценок и реставрировал, теперь стоили бешеных денег, и наша квартира была обставлена такой мебелью, какую только в музее и увидишь. А тумбочку XVIII века, которая обошлась Деду в десятку, Ольга и в самом деле утащила в музей.

Кстати говоря, в гарнизонный фольклор вошла и история о том, как Дед получил свою первую квартиру. Случился пожар в старом четырехэтажном доме; старые дома вообще горят хорошо – перегородки, перекрытия деревянные, на совесть просушенные, недаром разного рода умельцы, когда такой дом сносят ради нынешнего блочного, со всех сторон сбегаются за бросовым, никому не нужным деревом: скрипки из такого дерева делают! Но в тот пожар дерева никому нс досталось: взорвался газ, а лето стояло знойное, да еще ветерок поддувал, и дом запылал, как факел. К счастью, пожар случился днем, жильцов в доме оказалось немного и их более или менее благополучно вывели-вынесли по сильно задымленной внутренней лестнице. И лишь к одной женщине, которая взывала о помощи из окна третьего этажа, а этажи в доме были высоки, никак нельзя было пробиться изнутри; то есть, будь у пожарных в запасе пяток минут, обязательно бы пробились, но, судя по обстановке, такого запаса не имелось. Проще всего было бы спасти женщину по трехколенке, но как раз под ней люто горел второй этаж, пламя так и рвалось в окна.

Тогда Дед придумал такую штуку. Со стороны, где второй этаж уже протушили, он поставил трехколенку, поднялся на третий этаж и оказался метрах в семи от женщины. Теперь все зависело от того, удастся ли ему пройти по нелепому узкому карнизику, который опоясывал дом. Именно эта архитектурная красивость и была в основе Дедова плана. Продвигаясь шажок за шажком, он добрался до женщины и уговорил ее спуститься на карнизик. Полдела сделано. Затем Дед поставил женщину лицом к стене, велел ни и коем случае не смотреть вниз, обнял ее и, цепляясь ногтями за стену, стал легонько двигаться к лестнице – теперь уже не шажок за шажком, а сантиметр за сантиметром. Подвел женщину к лестнице, спустил вниз, а потом посмотрели – ногти на пальцах Деда в крови, чуть не содраны.

Получил бы Дед, как обычно бывает в таких случаях, благодарность в личное дело и четвертную, если бы на пожаре не оказался прибывший в город на инспекцию генерал, начальник ГУПО. Пожаров генерал за свою жизнь видел тысячи, но этот случай произвел на него впечатление, и он во всеуслышанье велел Савицкому готовить представление на старшего сержанта Нестерова к ордену. Услышав, Дед разочарованно вздохнул, генерал удивился и поинтересовался причиной. «Из-за одной буквы, товарищ генерал, – пояснил Дед. – Вот если бы вместо „н“ стояло „р“…» Генерал улыбнулся, ничего не пообещал, но уже на следующее утро Деда вызвали в исполком и вручили ордер на двухкомнатную квартиру. Тогда, в начале пятидесятых годов, такая награда расценивалась никак не ниже ордена…

В Большой Пожар Дед ничем особенным не отличился – если не считать того, что спас восемь человек. Однако на фоне того, что делали Лавров, Клевцов и остальные, дедовские восемь душ не очень запомнились. Правда, на его лицевом счету имеется три десятка спасенных картин, но когда речь заходит о выставочном зале, Дед мрачнеет, и у него надолго портится настроение: во-первых, из-за истории с Зубовым и, во-вторых, потому, что в то самое время, когда Дед и его ребята спасали картины, в другом крыле, в каких-то пятидесяти метрах, металась от окна к окну Ольга с Бубликом на руках.

Как потом стало известно, спасенные полотна имели огромную ценность, однако на разборе Кожухов особо отметил действия Нестерова-старшего не в выставочном, а в кинозале.