Большой пожар - Страница 44

Первая и самая ясная из них: отныне Сергей Хорев для меня больше не существует. Ненависть? Нет, ненависть для него была бы слишком почетна: презрение. Это внезапно вспыхнувшее чувство оказалось столь сильным, что я даже зарыдала. Презирала – Сережу, которого когда-то любила без памяти, потом просто любила, потом по привычке и без уважения, но все-таки немножко любила: молодой бог из греческой мифологии – и мой, собственный! Посредственный, режиссер, дамский угодник, готовый с кем угодно выпить и при случае мне изменить – но мой!

Теперь, спустя столько лет, я понимаю, что чувство презрения родилось не внезапно, оно давно дремала во мне и ждало своего часа, но тогда оно поразило меня, как молния.

Я знала и верила, что Дима сделает все, что возможно, но, разбираясь немножко в пожарных делах – с кем поведешься, от того и наберешься, видела, что наши дела плохи. С седьмого этажа, где работают с тридцатиметровки, на штурмовках к нам не пробиться – из окон восьмого и девятого рвется огонь; по той же причине я не могу, обвязав Бублика шторой, спустить его вниз, к тридцатиметровке, а туда, откуда спускался Валерий, мне уже не пройти… Значит, надеяться можно на два чуда: либо протушат огонь на восьмом и девятом и успеют подняться к нам на штурмовках, либо прорвутся на десятый этаж по коридору.

Бедный Дед! Как раз в эти минуты он спасал картины…

Бублик кричал, бился в моих руках, его рвало и меня тоже, стоять у окна было очень холодно, а отойди от него – задохнешься; я догадалась сорвать штору, на сей раз осторожно, закуталась в нее с Бубликом и решила, что воспаление легких – наименьшая из возможных бед, успеют спасти – вылечат. Бублику стало теплее, он обвил меня ручонками, прижался, шепотом спросил: «Тетя Оля, а где папа?» – и тут меня поразила вторая мысль.

Бублик, которого я знала и любила с пеленок, мог быть моим сыном!

От этой мысли я снова заплакала. Я вообще в тот вечер много плакала, на пожаре и потом, так уж получилось, это только ребята считают, что я волевая и сильная, на самом же деле – обыкновенная баба, у которой глаза вечно на мокром месте.

И третья мысль, от которой перехватило дыхание: он будет моим сыном!

И я дала себе клятву: если нам суждено остаться жить, я скажу Васе, сама скажу, потому что он давно говорит мне это только глазами, что хочу стать Бублику мамой.

И коридоре, как в трубе, гудел огонь, за спиной начала прогорать дверь, лицо обжигал студеный ветер, ноги горели огнем, а я стояла, прижав к груди теплого Бублика, плакала, и сердце мое рвалось от нежности, от предвкушения будущего счастья…

Я и сейчас, сию минуту, вспоминаю об этом и плачу. Больше о себе рассказывать ие могу.

А впереди целая ночь, скорее бы за мной приехали!

ДМИТРИЙ РАГОЗИН, НАЧАЛЬНИК ШТАБА

Писанину я люблю так же, как в жаркое лето пить теплое пиво. Вася – другое дело, он в школе у литераторши любимчиком был, он, если хотите, почти что писатель – в каждой стенгазете заметка, в рубрике «Из прошлого пожарной охраны». Я тоже лихо сочиняю – отчеты о проверках караулов, описания всякого рода загорании и тому подобную большую литературу. Но ту же самую заметку в стенгазету я могу сочинять часами, осыпая проклятьями каждую строчку. Поэтому Ольгин приказ написать про Польшей Пожар поднял меня на дыбы.

– Не буду!

– Будешь как миленький, – сказала Ольга. – Я на всякий случай заручилась поддержкой Кожухова. Можешь сам у него спросить, а можешь и мне поверить: если откажешься писать, будешь с завтрашнего дня откомандирован на вещевой склад для инвентаризации портянок.

– Ведьма ты рыжая!

– Да, я ведьма, – охотно согласилась Ольга, – и могу отлупить тебя метлой. Садись и пиши: случаи, фрагменты, детали – все, что бог на душу положит. Но если предпочитаешь пересчитывать портянки…

– Разве что фрагменты.., – трусливо отступил я.

– Конечно, фрагменты, – обрадовалась Ольга.

Уже потом, когда я закончил, эта ведьма призналась, что ни о чем с Кожуховым не договаривалась – взяла на пушку!

Мы, пожарные, любим вспоминать про чудеса. Пожар, в ходе тушения которого не произошло ничего необычного, мы быстро забываем, а если о нем спрашивают, не знаем, о чем и говорить – обыкновенный пожар. А вот когда случается чудо – у всех глаза горят и языки развязываются: один только Дед может полдня подряд рассказывать самые невероятные, но – хотите верьте, хотите проверьте – имевшие место истории.

Я бы дал такое определение: чудо есть сказочно необыкновенное событие, которое произошло с тобой только потому, что ты родился под счастливой звездой. Или так: чудо есть такая штука, в которую никто не верит, но о которой каждый мечтает.

Когда человеку бывает хорошо, он и без чудес обойдется. Нам же хорошо бывает редко – разве что в отпуске, когда плещешься в море за тысячу километров от родной управы (так мы называем УПО), а вот плохо бывает часто, иной раз так, что только о чуде и мечтаешь. Подполковник Чепурин любит говорить: «Потерял надежду – верь в чудо». А раз начальник приказывает, мы и верим.

В нашей компании чудеса обычно случаются с Васей и Лешей. Приезжаем как-то на пожар, выскакиваем из машины, и Вася указует перстом: «Штаб будет здесь!» И тут же в сантиметре от Васиной каски проносится и врезается в землю ведерный самовар. «Штаба здесь не будет!» – мгновенно реагирует Вася.

А совсем недавно горел огромный склад. Вася и Леша со звеном забрались на крышу, а кровля под Лешей провалилась и он полетел в самый очаг. Снимать каску, склонять голову и шептать «прощай, друг» у нас в таких случаях не принято: друга нужно спасать. Вася опустил вниз трехколенку, велел себя поливать, полез в пекло – нет Леши! Вот тут уже не выдержал, с ревом наверх поднялся, с кровавым стоном: «Леша, Леша…» А Леша тут как тут: «Звали? Случилось чего?» Пока Вася стоял с разинутой пастью, Леша доложил, что упал он не на бетонный пол, а на мешки с удобрениями, выпрыгнул из огня, как пингвин из воды, проскочил через пролом в стене и поднялся на крышу. Думаете, Вася бросился другу на шею и омочил ему грудь горячей братской слезой? Ничего подобного! Рявкнул, да так, что за два километра вороны с деревьев посыпались: «Какого черта, тамтам, там, проваливаешься без разрешения?!» И смех и грех…